Не быть тебе угретым, поэт, - хотя бы имел два теплых одеяла, тьму знакомых и семь теток, не быть тебе ни сытым, ни угретым.
*
- Мама, а Дон Кихот был добрый?
- Добрый.
- А его били... Жаль его. Зачем?
- Чтобы были приключения, чтоб читать смешно.
- Бедный, а ему больно и он добрый. Как жаль, что он умер.
А он умер давно?
- Ах, отстань, не все ли равно. Это сказка, Леля, Дон Кихота не было никогда.
- А зачем же написали книжечку тогда? Мама, неужели в книжечке налгали?
- Ты мешаешь мне шить, пошла спать.
- Если книжка лжет, значит, книжка злая. Доброму Дон Кихоту худо в ней.
А он стал живой, он ко мне приходил вчера, сел на кроватку, повздыхал и ушел... Был такой длинный, едва ногами плел...
*
И так нежен и милосерд этот вечер с высоким задумчивым лбом, что, право, он заслужил, чтобы его наказали за милосердие и сострадание и любовь. Чтобы его больно наказали за его высоту и чистоту.
И так же имел право быть распят этот нежный вечер, похожий на весну и на далекую позабытую родину души...
*
Я боюсь за тебя. Слишком ты сродни пушистому ростку земляники, вылезающему из земли. И неспроста ты целуешь котят между ушками.
Я боюсь, как бы тебя не обидели люди.
Может, к тебе придет маленький дьявол в маске и скажет:
Все вздор, кроме звука шарманки во дворе...
Как охотно ты ему поверишь...
А ведь проспектом в это время так же будут катиться автомобили.
И красные, кирпичные, рассвирепевшие корпуса фабрик будут стукотать, стукотать, стукотать.
Пока таких маленьких, как ты, город прячет в карманы своих тихих, заросших дворов окраин, как тысячи других безделушек, но после, после...
*
Мир был прост и ласков, как голубь, и если б его приголубили, он стал бы летать.
Но его запрягли в соху, заперли в тюрьму, и он стал торжищем и торговой казнью для простодушных, нежных и любящих.
*
— Ты веришь в меня?
— Я верю в тебя.
— А если они все будут против меня?
— Ну да, какой же ты, я верю в тебя.
— Если все мои поступки будут позорно против меня?
— Я же верю в тебя!
(из сборника «Небесные верблюжата» 1914 г.)